Сергей ШОЙГУ

НЕФТЕГОРСК
Новелла

Тот май на севере Сахалина был необычно жаркий. В городе цвели вишни. Уже посадили картошку. Тайга вокруг города дышала теплом. В школе праздновали последний звонок двадцать шесть выпускников. Вместе с учителями. Днем было солнечно. Праздновали допоздна.
Нефтегорск рухнул в час ночи. Именно рухнул. Землетрясение, почти восемь баллов. Уцелело всего несколько зданий: отделение милиции, часть школы, часть администрации. Школа и все пятиэтажки, построенные из шлакобетонных панелей, легли, оставив внутри себя спящих, любящих, ждущих. Девушек с белыми бантами, в белых фартучках и гольфах. Ребят с пушком под носом. Еще и не брившихся. Все они были в школьном зале. Их доставали из-под завала еще четыре дня. Из двадцати шести выпускников выжили девять. Под обломками погибли две тысячи сорок человек, большая часть жителей города.
Весь Сахалин накрыла трагедия в Нефтегорске. Как в огромном котле, в ней кипело горе каждого в отдельности человека, каждой семьи.
Мать обезумела от горя и не понимала, почему ее девочку, с которой она говорит и которую она слышит, не могут достать: «Не можете поднять какие-то две панели. Вот же она – рука, плечи, еще чуть-чуть – и увидите лицо…»
Объяснить невозможно, что, как только поднимем эти самые две плиты, ей, ее девочке, жить останется пятнадцать, может быть, двадцать минут и мы ничего сделать не можем, ну почти ничего. Можем подержать ее еще на этом свете два-три часа, не трогать завал, не поднимать, не разбирать.
Совсем обессилевшую мать, уже без остатков слез и эмоций, подвел к дочери, точнее, к месту на руинах, где можно было с ней общаться. Оставил их втроем. Третьим был спасатель-парамедик, державший капельницу, поставленную в вену под ключицей девочки, в единственное место, очищенное от завала. Жестко, даже грубо парамедик сказал матери: «Садись, поговори, наговорись с дочкой. Мы ее не спасем, и никто не спасет. Полтела передавлено, если б только нога. Ноги, руки можно ампутировать, а полтела – нельзя».
Все ушли, они остались попробовать наговориться. Мама и двенадцатилетняя дочь…
И так по всему бывшему городу – десятки, сотни таких мам, отцов, бабушек, судеб.

***
В Нефтегорске было много коров, которых держали в сарайчиках, где доили, кормили, поили. На третий день все это недоеное стадо, потерявшее в землетрясении хозяев, начало реветь. Именно реветь, мычанием это назвать нельзя. Сотни четыре, думаю, или даже больше буренок недоеных, непоеных. Если сегодня не подоить, все, завтра на мясокомбинат. Начали искать, кто может доить. Нашли. Боец с важным видом сказал: «Дайте мне теплую воду, полотенце вымя обтереть, а вот дальше не помню, как бабка делала. Как-то дергала».
Стало понятно, что буренок не спасем, отправили все стадо на мясокомбинат. В тот же день начали, почти как волки, выть собаки в гаражах, на привязи – хозяева-охотники не пришли, не накормили. С ними разбирались местные ветеринары.

***
Штаб развернули рядом с полуразобранной хоккейной коробкой, больше похожей на загон из неструганых досок. Все организовали в одном месте: администрацию, столовую, морг и больницу. Стали вести списки найденных – погибших и живых. Регистрировать. Устанавливать, кто куда направлен, к кому за чем обращаться. Требование: всех, кого хоронят не здесь, надо везти в цинковых гробах. Жарко ведь. Тела начинают разлагаться. Но цинковых гробов нет. А до опознания где хранить тела? Собрали со всего Сахалина рефрижераторы.
Мало. Грубо сколоченные гробы стоят в четыре яруса. Краем глаза вижу: японские журналисты открывают гробы, снимают изувеченных покойников. И тут же наши с криками побежали их разгонять. Видимо, проснулась обида за страну. Журналисты повели себя не по-людски как-то…
В первый день пришел мужичок, то ли рыбак, то ли огородник, сказал: «Был на выезде с мужиками. Вернулся только, а тут такое…» В общем, ему надо было два гроба цинковых. Один большой, под жену, поменьше – под дочку пяти месяцев. «Найду и повезу на Кубань. Мы оттуда». Через сутки вновь пришел: «Давайте один гроб, маленький. Жену вот откопали, ни царапинки». На второй день он уже вместе с женой помогал спасателям работать. Спрашивал: «Почему сняли собак? Верните. Там же могут быть живые!» Объясняли: «Известковая пыль разъела слизистую носа, глаза. Лапы порезаны. Надо два-три часа отдохнуть четвероногим». И вот тогда пришла простая, но, как выяснилось впоследствии, очень эффективная идея-технология. Минута тишины. Ну, не минута, а примерно полчаса или даже час. Остановили все: краны, бульдозеры, генераторы, гидравлику. Все стали слушать и спрашивать: «Если живые – отзовитесь, крикните. Если не можете – постучите». И в первую же паузу-тишину больше двадцати точек услышали. Начали к ним пробираться, разбирая перекрытия. Плиту за плитой.
На пятые сутки, к исходу четвертых, пришел тот же рыбак-огородник с женой. Она в зимнем пальто поверх сорочки. Говорят: «Не надо гроб детский, не надо». Нашли их пятимесячную дочку, живую и невредимую. Совсем крошка, маленькая, осипшая. Она была завернута в какое-то одеяло и почему-то с мягкой игрушкой, явно не по возрасту. Счастливые, удалились. Семья. Я больше их не видел. Хотя и слышал о них. То ли их куда-то не записали, то ли не вычеркнули. В общем, искали…

***
Нефтяник. Он попросил покурить. Предложили ему все, что было у ребят-спасателей: «Ту-134», «Плиска», «Родопи». Он от всего плевался:
– Покрепче нет ничего? Вы что, только бабские курите?
Нашли «Приму». Но мундштук быстро намок, сигарета развалилась на табак и бумагу. Точнее, расползлась. Долго отплевывался. Нашли «Беломор», причем ленинградский, лучший, произведенный на фабрике имени Урицкого.
Разобрали все вокруг него, под спину сделали что-то похожее на носилки, подсунули спальник, подушку и стали изображать работу по разбору четырех этажей, которые, сложившись пирогом, лежали на его ногах и тазу. Никто не знал, что делать. Человек жив, но полтела раздроблено и зажато. Знали, что не выживет. Знали, что решение по разбору завала – это смертельный приговор. Точнее, его исполнение. И никто не решался стать исполнителем.
Принесли соку. Попросил. Виноградный, сладкий.
– Слушайте, у вас что там, нет нормального томатного с перцем-солью?
Нашли.
– Ну, мужики, если вы и дальше будете так работать, вас либо разгонят, либо родственники грохнут. Какие-то сраные три плиты который час не можете разобрать. На хер вам все эти прибамбасы: перфораторы, гидравлика, пилы по бетону? Давно бы кувалдой расх…чили без всего этого ливера…
Пытались отвлечь его как могли.
Не решался никто разбирать плиты, и я в том числе.

***
Позвали на другой дом, точнее, груду пыльных панелей. Нашли деда. Он чудом уцелел под платяным шкафом старым. Крепкий был шкаф, из цельного дерева.
Докопались, пробились, разобрали верх шкафа. С нами рядом дочь его – рада, машет руками, кричит: «Скорей! Скорей!» А дед спокойно говорит оттуда, снизу, из могилы практически:
– Примите все, что в шкафу: три комплекта постельного белья и шубу.
С нами работал тогда Андрей Рожков. С больной спиной, но все равно был с ребятами в деле. Погиб в 1998 году, когда на Севере испытывал водолазное оборудование. Так вот, Андрей сорванным еще сутки назад голосом отвечает деду:
– Пошел ты на х…! И дочь твоя! Уже от работы люди с ног валятся, а он наволочки спасает!
Дед нехотя протянул руки, вытащили. Девчонка рыдает то ли от радости, то ли от жуткой усталости и безысходности. Ни дома, ни вещей, ни документов. Из всей родни, слава богу, хоть отец нашелся.

***
Вернулся к нефтянику. Вижу, все понял сам.
– Налей водки.
Выпил залпом стакан. Жадно выкурил папиросу.
– Ну все, мужики. Пока. Подымай. Мать ее… Держали мы его почти сутки. Дальше, казалось, день и ночь стали бесконечными. Это был первый и последний случай, когда четверо суток на ногах.

***
Собирали там, как всегда после катастроф, ценные вещи, документы, охотничье оружие. Поставили парту из школы, вроде как пункт сдачи. Видим: женщина в возрасте, начальственного вида, но сильно растерянная, и милиционер, слегка выпивший. Говорю им:
– Принимайте находки.
– Не можем.
– Надо. Пишите акты сдачи и приемки с описанием всего, что сдаем.
Землетрясение не причинило вреда памятнику вождю. Устоял. Как в песне «Ленин всегда живой».
Кто-то надел ему респиратор. Памятник стал главным ориентиром на завалах.
Приехал губернатор Фархутдинов, сказал:
– Уже больше двух тысяч погибших. Со спасенными понятно. Заработали двадцать шесть воздушных мостов, перебрасываем вертолетами, самолетами во все города и больницы Дальнего Востока и Сибири. Погибших хороним. Где людям жить? Города нет. Новый построим не скоро…
Именно тогда появились первые жилищные сертификаты. Расселили всех за месяц по Сибири и Дальнему Востоку. Сотни, тысячи вопросов, проблем, судеб. Каждая из них достойна отдельного рассказа.
Вспоминается сильная, неунывающая женщина, которой придавило обе ноги. После ампутации в Хабаровске осталась одна. У нее погибли все близкие, муж, дети. Через несколько лет узнал, что она вышла замуж, родила. Невероятной крепости люди. И таких историй сотни, как и людей, которые боролись за каждую жизнь. И за свою, и за других. Впрочем, боролись не только люди. Был среди спасателей спаниель Ленька. Первый герой тех событий, нашедший под завалами около трех десятков человек, несколько кошек и своих домашних соплеменников. Тогда даже не думали, что пройдет два-три года и у нас будут специальные школы-питомники и десятки четвероногих готовых героев-спасателей.
Что касается города, его нет. Пропал с карты, из жизни страны. Рекультивировали. Осталось кладбище, памятники. Могилы с именами и фотографиями. И братские захоронения, в которых упокоились изуродованные, неопознанные тела. Каждый год весной люди на острове собираются и едут туда. Те, кто выжили. Те, кто спасали. Дорога к Нефтегорску исчезает, зарастает, и проехать можно только на подготовленных машинах.

Новеллы Сергея ШОЙГУ «ПРО ВЧЕРА»
опубликованы в журнале «ПОДВИГ» №10-2022 (ОКТЯБРЬ)